Неточные совпадения
Ранним утром выступил он в поход и дал делу такой вид, как будто совершает простой военный променад. [Промена́д (франц.) — прогулка.] Утро было ясное, свежее, чуть-чуть морозное (дело происходило в половине сентября). Солнце играло
на касках и ружьях солдат;
крыши домов и улицы были подернуты легким слоем инея; везде топились печи и
из окон каждого дома виднелось веселое пламя.
Деревянный, потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес
на деревянных выточенных столбиках, похожих
на старинные церковные подсвечники. Трактир был что-то вроде русской избы, несколько в большем размере. Резные узорочные карнизы
из свежего дерева вокруг
окон и под
крышей резко и живо пестрили темные его стены;
на ставнях были нарисованы кувшины с цветами.
Город Марины тоже встретил его оттепелью, в воздухе разлита была какая-то сыворотка, с
крыш лениво падали крупные капли; каждая
из них, казалось, хочет попасть
на мокрую проволоку телеграфа, и это раздражало, как раздражает запонка или пуговица, не желающая застегнуться. Он сидел у
окна, в том же пошленьком номере гостиницы, следил, как сквозь мутный воздух падают стеклянные капли, и вспоминал встречу с Мариной. Было в этой встрече нечто слишком деловитое и обидное.
Здесь — все другое, все фантастически изменилось, даже тесные улицы стали неузнаваемы, и непонятно было, как могут они вмещать это мощное тело бесконечной, густейшей толпы? Несмотря
на холод октябрьского дня,
на злые прыжки ветра с
крыш домов, которые как будто сделались ниже, меньше, — кое-где форточки, даже
окна были открыты,
из них вырывались, трепетали над толпой красные куски материи.
В углу у стены, изголовьем к
окну, выходившему
на низенькую
крышу, стояла кровать, покрытая белым пикейным одеялом, белая занавесь закрывала стекла
окна; из-за
крыши поднимались бледно-розовые ветви цветущих яблонь и вишен.
Оформилась она не скоро, в один
из ненастных дней не очень ласкового лета. Клим лежал
на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал по гулким
крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая здание гостиницы, в щели
окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах с потолка
на пол равномерно падали тяжелые капли воды, от которой исходил запах клеевой краски и болотной гнили.
Когда-то зеленая
крыша давно проржавела, во многих местах листы совсем отстали, и из-под них, как ребра, выглядывали деревянные стропила; лепные карнизы и капители коринфских колонн давно обвалились, штукатурка отстала, резные балясины
на балконе давно выпали, как гнилые зубы, стекол в рамах второго этажа и в мезонине не было, и амбразуры
окон глядели, как выколотые глаза.
Когда плетенка подкатилась к подъезду номеров для приезжающих с поднятым флагом
на крыше,
из окон второго этажа выглянуло
на Привалова несколько бледных, болезненных лиц.
Признаться сказать, ни в какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные
крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо
окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой
из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой,
на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет наконец этот невыносимый зной.
Она состояла
из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть. В одном
из окон показалось женское лицо, и вслед за тем
на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под
крышу.
На дворе бушевала непогода. Дождь с ветром хлестал по
окнам.
Из темноты неслись жалобные звуки: точно выла собака или кто-то стонал
на чердаке под
крышей. Под этот шум мы сладко заснули.
Потом, как-то не памятно, я очутился в Сормове, в доме, где всё было новое, стены без обоев, с пенькой в пазах между бревнами и со множеством тараканов в пеньке. Мать и вотчим жили в двух комнатах
на улицу
окнами, а я с бабушкой — в кухне, с одним
окном на крышу. Из-за
крыш черными кукишами торчали в небо трубы завода и густо, кудряво дымили, зимний ветер раздувал дым по всему селу, всегда у нас, в холодных комнатах, стоял жирный запах гари. Рано утром волком выл гудок...
Народ смотрел с
крыш,
из окон, лезли
на плечи.
Агата ничего не ответила ей
на это замечание и, оставив самовар, приняла свое прежнее положение у открытого
окна,
из которого через
крышу низенького соседнего флигеля видны были бледные образы, бегающие по не успокоившейся еще бледной улице.
После полудня, разбитая, озябшая, мать приехала в большое село Никольское, прошла
на станцию, спросила себе чаю и села у
окна, поставив под лавку свой тяжелый чемодан.
Из окна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой травы, волостное правление — темно-серый дом с провисшей
крышей.
На крыльце волости сидел лысый длиннобородый мужик в одной рубахе и курил трубку. По траве шла свинья. Недовольно встряхивая ушами, она тыкалась рылом в землю и покачивала головой.
— Да ту же пенсию вашу всю будут брать себе! — пугала его Миропа Дмитриевна и, по своей ловкости и хитрости (недаром она была малороссиянка), неизвестно до чего бы довела настоящую беседу; но в это время в квартире Рыжовых замелькал огонек, как бы перебегали со свечками
из одной комнаты в другую, что очень заметно было при довольно значительной темноте ночи и при полнейшем спокойствии, царствовавшем
на дворе дома: куры и индейки все сидели уж по своим хлевушкам, и только майские жуки, в сообществе разноцветных бабочек, кружились в воздухе и все больше около огня куримой майором трубки, да еще чей-то белый кот лукаво и осторожно пробирался по
крыше дома к слуховому
окну.
Между тем настал день, назначенный для судного поединка. Еще до восхода солнца народ столпился
на Красной площади; все
окна были заняты зрителями, все
крыши ими усыпаны. Весть о предстоящем бое давно разнеслась по окрестностям. Знаменитые имена сторон привлекли толпы
из разных сел и городов, и даже от самой Москвы приехали люди всех сословий посмотреть, кому господь дарует одоление в этом деле.
Кое-где
окна открыты,
на крышах рядских галерей сушится белье, торчат валяные сапоги;
из окна на серую воду смотрит женщина, к вершине чугунной колонки галерей причалена лодка, ее красные борта отражены водою жирно и мясисто.
Если бы поменьше камни, да если бы кое-где из-под камня пробилась мурава, да если бы
на середине улицы сидели ребята с задранными рубашонками, да если бы кое-где корова, да хоть один домишко, вросший
окнами в землю и с провалившейся
крышей, — то, думалось Матвею, улица походила бы, пожалуй,
на нашу.
Татарин говорил долго, но Кожемякин не слушал его, —
из окна доносился тихий голос священника, читавшего отходную.
На крыше бубновского дома сидели нахохлившись вороны, греясь
на солнце.
А
из высокой
крыши жилища Кожемякина, переломив её, неожиданно и странно высунулся чердак в два
окна; их выцветшие радужные стёкла напоминают глаза совы, когда она днём, не мигая, смотрит
на свет.
Сквозь пустые
окна верхнего этажа видно небо, внутри дома хаотически торчат обугленные стропила, балки, искалеченные колоды дверей;
на гниющем дереве зелёные пятна плесени, в мусоре густо разросся бурьян,
из окон сонно кивает чернобыльник, крапива и пырей. С одной стороны дома — сад, в нём обгоревшие вётлы, с другой — двор, с проваленными
крышами построек.
Сам он был человек измятый, изжёванный, а домишко его с косыми
окнами, провисшей
крышей и красными пятнами ставен, казалось, только что выскочил
из жестокой драки и отдыхает, сидя
на земле.
Вот
окно на крыше, под самой каланчой,
из которого я удрал…
Когда бричка проезжала мимо острога, Егорушка взглянул
на часовых, тихо ходивших около высокой белой стены,
на маленькие решетчатые
окна,
на крест, блестевший
на крыше, и вспомнил, как неделю тому назад, в день Казанской Божией Матери, он ходил с мамашей в острожную церковь
на престольный праздник; а еще ранее,
на Пасху, он приходил в острог с кухаркой Людмилой и с Дениской и приносил сюда куличи, яйца, пироги и жареную говядину; арестанты благодарили и крестились, а один
из них подарил Егорушке оловянные запонки собственного изделия.
Комната была узкая, низенькая, с квадратным
окном,
из которого было видно ноги людей, проходивших мимо него,
крышу дома
на противоположной стороне улицы и небо над
крышей.
То тут, то там, по горе и в лугах являются селенья, солнце сверкает
на стеклах
окон изб и
на парче соломенных
крыш, сияют, в зелени деревьев, кресты церквей, лениво кружатся в воздухе серые крылья мельниц, дым
из трубы завода вьется в небо.
Когда Фома, отворив дверь, почтительно остановился
на пороге маленького номера с одним
окном,
из которого видна была только ржавая
крыша соседнего дома, — он увидел, что старый Щуров только что проснулся, сидит
на кровати, упершись в нее руками, и смотрит в пол, согнувшись так, что длинная белая борода лежит
на коленях, Но, и согнувшись, он был велик…
…В дождливые ночи осени
на крыше, под
окном, рождались дробные звуки, мешая спать, будя в сердце тревогу. В одну
из таких ночей он услышал злой крик хозяина...
Два
окна второй комнаты выходили
на улицу,
из них было видно равнину бугроватых
крыш и розовое небо. В углу перед иконами дрожал огонёк в синей стеклянной лампаде, в другом стояла кровать, покрытая красным одеялом.
На стенах висели яркие портреты царя и генералов. В комнате было тесно, но чисто и пахло, как в церкви.
Он полз
на четвереньках по направлению от слухового
окна,
из которого он выбрался, к острому углу, под которым
крыша соединяется с фронтоном.
На этот раз, впрочем, сонная фантазия не представила мне никаких преувеличений. Перед умственным взором моим действительно стояла моя собственная усадьба, с потемневшими от дождя стенами, с составленными
из кусочков стекла
окнами, с проржавевшею
крышей, с завалившеюся оранжереей, с занесенными снегом в саду дорожками, одним словом, со всеми признаками несомненной опальности, в которую ввергла ее так называемая"катастрофа".
Из окна чердака видна часть села, овраг против нашей избы, в нем —
крыши бань, среди кустов. За оврагом — сады и черные поля; мягкими увалами они уходили к синему гребню леса,
на горизонте. Верхом
на коньке
крыши бани сидел синий мужик, держа в руке топор, а другую руку прислонил ко лбу, глядя
на Волгу, вниз. Скрипела телега, надсадно мычала корова, шумели ручьи.
Из ворот избы вышла старуха, вся в черном, и, оборотясь к воротам, сказала крепко...
Из окна открывался отличный вид
на заводский пруд, несколько широких улиц, тянувшихся по берегу, заводскую плотину, под которой глухо покряхтывала заводская фабрика и дымили высокие трубы; а там, в конце плотины, стоял отличный господский дом, выстроенный в русском вкусе, в форме громадной русской избы с высокой
крышей, крытой толем шахматной доской, широким русским крыльцом и тенистым старым садом, упиравшимся в пруд.
Погода эти дни была дурная, и большую часть времени мы проводили в комнатах. Самые лучшие задушевные беседы происходили в углу между фортепьяно и окошком.
На черном
окне близко отражался огонь свеч, по глянцевитому стеклу изредка ударяли и текли капли. По
крыше стучало, в луже шлепала вода под желобом,
из окна тянуло сыростью. И как-то еще светлее, теплее и радостнее казалось в нашем углу.
Как только прибежит от хозяина, где работал медную работу, — сейчас проскользнет через свою горенку и уже лезет
из слухового
окна на крышу, и если есть
на небе звезды, он целые ночи сидит и все смотрит.
Когда случалось овладевать целым медвежьим гнездом, то
из берлоги брали и привозили маленьких медвежат. Их обыкновенно держали в большом каменном сарае с маленькими
окнами, проделанными под самой
крышей.
Окна эти были без стекол, с одними толстыми, железными решетками. Медвежата, бывало, до них вскарабкивались друг по дружке и висели, держась за железо своими цепкими, когтистыми лапами. Только таким образом они и могли выглядывать
из своего заключения
на вольный свет божий.
Николай и Ольга с первого взгляда поняли, какая тут жизнь, но ничего не сказали друг другу; молча свалили узлы и вышли
на улицу молча. Их изба была третья с краю и казалась самою бедною, самою старою
на вид; вторая — не лучше, зато у крайней — железная
крыша и занавески
на окнах. Эта изба, неогороженная, стояла особняком, и в ней был трактир. Избы шли в один ряд, и вся деревушка, тихая и задумчивая, с глядевшими
из дворов ивами, бузиной и рябиной, имела приятный вид.
Ежегодно в половодье река вливалась в дворы Заречья, заполняла улицы — тогда слобожане влезали
на чердаки, удили рыбу
из слуховых
окон и с
крыш, ездили по улицам и по реке
на плотах
из ворот, снятых с петель, ловили дрова, унесенные водою
из леса, воровали друг у друга эту добычу, а по ночам обламывали перила моста, соединявшего слободу с городом.
Каждый день, с восьми часов утра до двух часов пополудни, Ферапонтов сидел за своей конторкой, то просматривая с большим вниманием лежавшую перед ним толстую книгу, то прочитывая какие-то бумаги, то, наконец, устремляя печальный взгляд
на довольно продолжительное время в
окно,
из которого виднелась колокольня, несколько домовых
крыш и клочок неба.
Когда они шли по селу, дряхлые старики, старухи выходили
из изб и земно кланялись, дети с криком и плачем прятались за вороты, молодые бабы с ужасом выглядывали в
окна; одна собака какая-то, смелая и даже рассерженная процессией, выбежала с лаем
на дорогу, но Тит и староста бросились
на нее с таким остервенением, что она, поджавши хвост, пустилась во весь опор и успокоилась, только забившись под
крышу последнего овина.
Сели, смотрим — деревенька наша как парчой и золотом
на серой земле вышита. Опускается за рекой могучее светило дня, жарко горят перекрытые новой соломой
крыши изб, красными огнями сверкают стёкла
окон, расцветилась, разыгралась земля всеми красками осеннего наряда, и ласково-сине над нею бархатное небо. Тихо и свежо. Выступают
из леса вечерние тени, косо и бесшумно ложатся
на нас и
на звонкую землю — сдвинулись мы потеснее, для тепла.
Солнечный жар и блеск уже сменились прохладой ночи и неярким светом молодого месяца, который, образовывая около себя бледный светящийся полукруг
на темной синеве звездного неба, начинал опускаться; в
окнах домов и щелях ставень землянок засветились огни. Стройные раины садов, видневшиеся
на горизонте из-за выбеленных, освещаемых луною землянок с камышевыми
крышами, казались еще выше и чернее.
Ближний к церкви домик был просторней и приглядней двух остальных: по лицу пять
окон с подъемными рамами и зелеными ставнями, крылечко выведено
на улицу,
крыша на четыре ската, к углам ее для стока воды прилажены крылатые змеи
из старой проржавевшей жести.
Вот, наконец,
на одной
из широких улиц с бульваром временный дом губернатора. Он был неказист
на вид, переделанный
из жилища анамитского мандарина, и имел вид большого сарая
на столбах, крытого черепицей, с дощатыми, не доходящими до
крыши стенами для пропуска воздуха.
Окна все были обращены во двор. Вокруг дома и во дворе было много пальм разных видов, раскидистых бананов и других деревьев.
Гольдская фанза по внешнему виду похожа
на китайскую. Это четырехугольная постройка с двускатной
крышей. Остов ее состоит
из столбов, пространство между ними, кроме тех мест, которые предназначены для
окон и дверей, заполнено ивовыми прутьями и с обеих сторон обмазано глиной.
Крыша тростниковая, а чтобы траву не сорвало ветром, нижние слои ее также обмазаны глиной, верхние прижаты жердями.
Домик в три
окна, как и был, только опять
крыша другая, площе, больше
на городской фасон, и ворота совсем новые,
из хорошего теса, с навесом и резьбой.
Раннее утро. Из-за слухового
окна показывается
на крыше серый молодой кот с глубокой царапиной
на носу. Некоторое время он презрительно жмурится, потом, говорит...
На железнодорожном переезде был опущен шлагбаум: со станции шел курьерский поезд. Марья Васильевна стояла у переезда и ждала, когда он пройдет, и дрожала всем телом от холода. Было уже видно Вязовье — и школу с зеленой
крышей, и церковь, у которой горели кресты, отражая вечернее солнце; и
окна на станции тоже горели, и
из локомотива шел розовый дым… И ей казалось, что все дрожит от холода.
Сергей Андреевич подошел к стоявшему против церкви ветхому домику. Из-под обросшей мохом тесовой
крыши словно исподлобья смотрели
на церковь пять маленьких
окон. Вокруг дома теснились старые березы. У церковной ограды сын Сергея Андреевича гимназист Володя играл в городки с деревенскими ребятами.